Сегодня, 25 января, Высоцкому исполнилось бы 85 лет.
Некий сайт попросил к дате написать о Высоцком. Написал. Не разместили. Вот этот текст.
Писатель Артур Макаров высказал мнение: «Если бы Володя захотел, то мог бы совершить революцию. За ним пошли бы люди – из-за власти его обаяния и таланта».
Но вопрос: хотел ли Высоцкий революции? Я не уверен. А что люди за ним ринулись бы – это без сомнений. Не все, но подавляющее большинство.
Поначалу слава Владимира Высоцкого в СССР набирала обороты сумбурно, рвано. В первой половине 60-х его знала лишь Москва и её окрестности. Но с 1967 года после выхода на экраны страны фильма «Вертикаль», его известность стала всесоюзный. Фирма «Мелодия» выпустила песни из фильма отдельной пластинкой – это был его первый миньон, – и разошлась она в миллионах экземплярах. Слетела блатная шелуха, которыми были покрыты его первые песни. Высоцкий начинает масштабно гастролировать.
Можно утверждать, что стала утверждаться его власть.
Власть не в том смысле, что он повелевал, отдавал распоряжения, подписывал указы. В другом измерении проявилась его власть – он стал влиятельным. Подчинял своей воле массы. Но и это не совсем точно. Есть такое понятие – властитель дум. Фразеологический словарь русского литературного языка определят понятие так: (книжн. высок.) – выдающийся человек, оказывающий сильное духовное и интеллектуальное влияние на своих современников; выдающаяся личность, привлекающая к себе исключительное внимание. Выражение восходит к стихотворению А.С. Пушкина «К морю», где оно характеризует Байрона и Наполеона».
Можно ли это выражение применить к Высоцкому?
Вполне.
Он оказывал на современников мощное влияние. Привлекал к себе исключительное внимание. С Наполеоном его, конечно, сравнивать комично, но кого можно сравнить с корсиканским чудовищем – так Бонапарта называли в России в пору Отечественной войны 1812 года? А из пушкинского «К морю» к Высоцкому вполне подходят строки:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Разве что слово мрачен не совсем подходит к образу Высоцкому. Были моменты в его жизни, когда он был мрачен, впадал в депрессию, на его челе проступала печать мучительных переживаний, но всё же не это было его ведущей чертой характера. А неукротим – про него. Глубок – тоже про него.
Эльдар Рязанов размышляет на эту тему: «Если вспомнить демократическую литературу XIX века в России, то эта литература была совестью нации. А когда я думаю о потоке, который сегодня читаю и смотрю, то понимаю, что нашему искусству до совести ещё очень далеко. Народ всё видит, всё знает и всё помнит. Для художника критерий совести, боли за народ должен быть главным. Смерти Высоцкого и Шукшина показали наглядно, кто является в стране властителями дум...»
Михаил Козаков выразился иронично: «Властитель дум. Звучит высокопарно, старомодно, как будто вытащили из сундука бабушкин салоп и запахло нафталином. Не лучше ли так: «Я просто тащусь от него! Как он играет – балдёж! Классный стёб!» Так вот тащусь от Высоцкого по сей день».
Демидова расширяет круг: «Он был неповторимым актёром. Особенно в последние годы. А как же иначе – при такой судьбе? И всё же, что определяло его актёрскую личность? Духовная сущность. Острая индивидуальность. Неутолённость во всем. Сдержанность выразительных средств и неожиданный порыв. Уникальный голос. Многосторонняя одарённость. Он абсолютно владел залом, он намагничивал воздух, он был хозяином сцены. Не только из-за его неслыханной популярности. Он обладал удивительной энергией, которая, саккумулировавшись на образе, как луч сильного прожектора, била в зал. Это поле натяжения люди ощущали даже кожей. Я иногда в мизансценах специально заходила за его спину, чтобы не попадать под эту сокрушающую силу воздействия. Конечно, был и упорный труд, и мучительные репетиции, когда ничего не получалось, а в отборе вариантов, поисков, неудач, казалось, легко можно было потонуть. Он, как никто из знакомых мне актёров, прислушивался к замечаниям. С ним легко было договариваться об игре, о перемене акцентов в роли, смысловой нагрузки. А уж изменение эмоциональной окраски, смену ритма или тембра он схватывал на лету. У него был абсолютный слух. Он мог играть вполсилы, иногда неудачно, но никогда не фальшивил ни в тоне, ни в реакциях».
А вот просто потрясающий случай про влияние Высоцкого на простого, можно даже сказать, простейшего человека. Неля Логинова жила в коммуналке. Соседка у неё типичная старуха Шапокляк: подслушивала, подглядывала, бегала в милицию советоваться: нельзя ли подозрительную Логинову выселить, поскольку люди подозрительные к ней ходють. Однажды на ночь глядя явилась компания Таганки во главе с Высоцким. Логинова представила себе, что будет с соседкой и какой богатый у неё будет материал для доклада участковому. Высоцкий пел всю ночь напролёт. За стеной было тихо: ни проклятий, ни мата, ни привычного скандала. Это настораживало ещё больше: что-то Шапокляк удумала. Уже к утру Высоцкий затянул: «А течёт речка, а по песочку-у-у...» С последнего звука «у» он не мог съехать минуту или две, тянет его и плачет. «Бережочек моет, – спел наконец и хриплым голосом с силой: – А молодой жульма-а-ан...» – и опять повторилось это «а-ан» на целую минуту. И так – всю песню. А когда Логинова вышла в коридор за водой, то услышала глухие рыдания из комнаты соседки.
Утром Шапокляк ходила тихая, чуть ли не в глаза заглядывала молодой соседке, будто собиралась обронить что-то приятное, душевное, да не решалась.
Интеллигенция долго не принимала Высоцкого. Считала: его творчество, его песни – для плебса, не для утончённой публики. Эльдар Рязанов вспоминает: «В конце 60-х годов, я, конечно, знал, кто такой Высоцкий. Знал по песням блатным, лагерным, уличным. Но его творчество меня абсолютно не интересовало. Как говорится, не моё. А в 1976 году мой друг, драматург и поэт Михаил Львовский, сделал мне подарок: подарил магнитофонные кассеты, на которых восемь часов звучания песен в исполнении Высоцкого. Я как раз поехал в отпуск в дом отдыха в Пицунду, и взял с собой кассеты. Тогда-то я и открыл для себя умного, тонкого, многогранного поэта. Сначала я слушал один в номере. Потом вынес магнитофон в холл, и каждый день в «мёртвый час» в доме отдыха никто не спал, собиралось всё больше и больше людей. Через несколько дней около магнитофона был весь личный состав отдыхающих. Двадцать четыре дня прошли у меня под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг. В холле царила тишина, только гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Володи... Я вернулся в Москву потрясённый. И с тех пор стал его поклонником – окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда».
Высоцкий многообразен, многолик.
В его песнях нет и намёка на официальщину.
Сюжеты, язык, живость темы, подход – демократичны, в них всё, в чём нуждаются люди. Высоцкий защищал, Высоцкий нападал и Высоцкий благородно защищался! Точнее – защищал народ. Борьбу со злом он вёл с рыцарских позиций – это народ ценил. Он не вопил в стихах о демократии, не истерил по поводу нарушения прав человека – он эти права вводил явочным порядком. Высоцкий был среди тех немногих в советские времена, кто подлинно был свободен. А чтобы властвовать над другими, надо самому быть свободным.
Он властвовал и потому, что откровенно говорил то, что у людей рвалось из сердца. Есть закономерность: если творца волнует, тревожит окружающая действительность, то волнение неизбежно передаётся зрителю. В прекрасном он видел безобразное, а в ужасном – прекрасное.
Николай Володько вспоминает: «Высоцкий стал легендой. Люди шли в театр, шли на концерт, чтобы посмотреть на него живьём. Проявления народного интереса возмещали ему отсутствие официального признания. Хотелось ему подражать. Подражать не только в творчестве, но и в образе жизни, в жизненной позиции».
Во всём мире публика делится на снобов и обыкновенных зрителей. Нет ничего позорного быть снобом, и быть простым – не преступление. Художественные вкусы различные, но что с того? Снобы наслаждались фильмами Тарковского и Феллини, а простые зрители – комедиями Гайдая и голливудскими боевиками. Это проблема духовная. Так вот Высоцкий – искусство и для сноба из пафосного ресторана, и для работяги с КАМАЗа.
В 1963 году Высоцкий вместе с Туманишвили отправились подзаработать в Сибирь – читали стихи, отрывки из прозы. А выступали они от Калмыцкой филармонии. И что-то там возникло с финансами – перерасход что ли… Прилетел из Элисты проинспектировать их работу директор – суровый мужчина, в возрасте, прошёл Отечественную. Высоцкий спел ему «Штрафные батальоны», «Мне этот бой забыть нельзя». Ветеран войны был потрясён. Туманишвили рассказывает: «Я тогда впервые увидел, как взрослый сильный человек может сломаться от Володиных песен. Он сидел и плакал. Здоровый мужик – крепкий, кряжистый. Он сказал: «Ребята, работайте, как хотите! Вы чудные парни!»
Любимов рассказывал: «Я был с Владимиром в войсках, и очень крупный военачальник говорил, что он завидует дару этого человека влиять на людей. «Какая у него сила, какая у него огромная энергия – взять и заставить людей слушать, затаив дыхание! Это качество хорошо иметь полководцу».
Он был народен, потому народ его принял.
Высоцкому верили, как никому другому. Потому что он пел правду. Главное для того времени – правда. Какой бы чёрной она ни была, говорить её – признак здоровья нации. Партийные деятели делали вид, что правда противоречит коммунистическому идеалу. В песнях Высоцкого поиски идеала, веры, добра. Добра, которое связало его с прошлым, с его домом. Художник ощущает все катаклизмы раньше других, потому и был в немилости. Он предупреждает об опасности. Но тем самым становится неугодным власти. И в то же время он не был диссидентом.
С детства, с юности был предан правде. Соседка по Первой Мещанской Раиса Климова вспоминает его, ещё студента: «Лжи не переносил. Помню такой его разговор с моим папой. Он как-то зашёл к нам. Папа его спрашивает: «А что главное для тебя? Что ты в жизни больше всего ценишь?» Он: «Дядя Макс, не люблю, когда обманывают, не люблю ложь». Это я хорошо запомнила».
Отношение к нему было разное – но до того, как человек услышит его на концерте. У него была колоссальная энергетика. Где бы он ни появлялся: в компании друзей или в огромном зале, где давал концерт, – с лёгкостью подчинял своему обаянию и пять человек, и пять тысяч. Даже партийные чиновники, сладострастно давившие его, искали с ним знакомства и просили спеть в их компании.
Люди внутренне менялись во время его выступления. Менялись после выступления. Он знал, как сразу и властно починить себе аудиторию – почти всегда его первой песней была «На братских могилах не ставят крестов». Потом он мог петь что угодно – «Диалог у телевизора», «Письмо рабочих тамбовского завод», «Песню прыгуна в высоту» – ему верили. Людей переполнял энтузиазм. Они видели: перед ними выступает личность.
Могучая личность.
Он пел о том, чем люди страдали, о чём молчали в газетах. Он выражал простого человека – его страдания, его мысли. Люди верили его голосу, верили его правде, верили его страсти. Кинь он клич: «На Кремль!» – и люди бы пошли за ним. Оксана Афанасьева высказала такую мысль: «Народ Володю воспринимал как явление природы. Или как явление Христа. Безумная любовь и громадный интерес к личности».
Он был бесконечно обаятелен, прост, всегда многообразно интересен. Сил было много, пел с удовольствием, мысли развивались и обгоняли друг друга, а жизненные пределы терялись в манящем и казавшимся прекрасным будущем.
Как кто-то точно определил: песни Высоцкого не социально направленные, они – душевно направленные. Он говорил о болезнях душ человеческих. Но говорил об этом, любя этих самых человеков, этих самых больных, окружающих его. И сам он чувствовал себя больным и страдал от этого и выплёскивал боль и страдание, желая всем добра. Он, подписывая открытки и фотографии, писал «Добра». Это была его жизненная позиция – позиция Добра.
Не только Высоцкий добивался добра. Были и другие борцы за добро, за справедливость. Борцы за честь и достоинство человеческое. Но он это делал громче других, убедительно и последовательно.
Он хотел, чтобы люди были свободными.
Пётр Солдатенков задал ему вопрос: «Будь у вас возможность, о чём бы сняли документальный фильм?» – «О свободных людях». На время своего выступления он делал людей свободными. Свободными от системы, от идеологии, от двоемыслия.
Он влиял и на массу, и на отдельного человека.
Ирина Печерникова вспоминает: «Пригласил он меня к себе в Матвеевское. Когда гостя приглашают, то хоть чай дают, а он поставил мне стакан воды, усадил на стул, и часа три пел. А я до этого слышала только две его песни. А тут мощный, всё сносящий поток. Когда закончил, что-то меня спрашивает, а я слова сказать не могу – онемела. А не онемеешь, когда в метре от меня он поёт «Волков».
Высоцкий предлагает Ирине: «Едем к твоим родителям». Приехали. Она на кухне что-то готовит, а он в комнате поёт. Приходит Ирина и видит: её мама, её обычно спокойная, невозмутимая мама в слезах. И плачет, и смеётся. Володя обворожил её песней «Товарищи учёные», потому что именно она и была этим товарищем учёным, доктором наук. Она приходила на работу, а помещение пустое: все уехали на картошку. «В общем, влюбил в себя моих родители враз и окончательно», – говорит Печерникова.
Михаил Орлов вспоминает: «На КАМАЗе концерт прямо в цеху – прокатном. Соорудили сцену, перед сценой пятнадцать-двадцать рядов стульев. Остальные же зрители размещались, кто где мог. По верху цеха проходили металлические конструкции – на них люди. Может быть, тысяча человек собралось. У меня было впечатление, что люди от восторга будут просто падать с этих высоких конструкций. Что пел Высоцкий, не помню, но успех был колоссальный. А ведь это не Москва, не Ленинград и не Академгородок в Новосибирске. Это рабочие. И они его приняли. Приняли как своего».
Картина жизни, которая предстаёт в песнях Высоцкого при всей своей обличительности далека от уныния и гниения: он – победитель во всех темах. А победители привлекают человека, людей, им хочется победителю подражать, он придаёт волю к жизни.
В 1974 году Театр на Таганке был на гастролях в Набережных Челнах. Спектакли, шефские концерты. На концерты собирался весь город. И все всегда ждали одного – выступления Высоцкого. Он пел: «Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор…» Актёры, стояли за кулисами, тоже слушали песню. Демидова сказала: «Не люблю, когда о таких очевидных вещах кричат». Шаповалов обернулся и резко бросил: «Ты можешь не любить что угодно. Но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, чего не любишь ты, никого не интересует…»
Высоцкий не фальшивил в своих песнях. Он ни к кому и не к чему не приспосабливался. Он пел правду – всегда и везде. Не калечил свои произведения ради того, чтобы их напечатали. Всегда оставался верен самому себе, а в том исковерканном обществе было трудно – сохранить себя. Немногим это удавалось. Высоцкому удалось.
В те времена истинное чувство любви к Родине выявлялось не громкими лозунгами, за которыми пустота. Любовь к Родине – в горечи и боли, а как раз это было неугодно властям. Процветала показная демонстрация преданности Отечеству. С трибун, с телеэкранов лились парадные, лакированные речи. Норма – хвастовство достижениями, которых и в помине не было. Высоцкий своими песнями снижал этот залихватский пафос. Он пел о пороках, об уродстве, о бездуховности. Пел в открытую, не прибегая к эзопову языку, откровенно и честно. «Ни единою буквой не лгу» – это его принцип, и он никогда им не поступался. В нём всегда неистребимо желание принести людям добро. Он старался сблизить людей, открыть им глаза на тот перевёрнутый мир, который их окружает.
